Неточные совпадения
И кучки и одинокие пешеходы стали перебегать с места на место, чтобы лучше видеть. В первую же
минуту собранная кучка всадников растянулась, и видно было, как они по два, по
три и один за другим близятся к реке. Для зрителей казалось, что они все поскакали вместе; но для ездоков были секунды разницы, имевшие для них большое значение.
Несмотря на то, что его художественное чувство не переставая работало, собирая себе материал, несмотря на то, что он чувствовал всё большее и большее волнение оттого, что приближалась
минута суждений о его работе, он быстро и тонко из незаметных признаков составлял себе понятие об этих
трех лицах.
Но после этого часа прошел еще час, два,
три, все пять часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение было все то же; и он всё терпел, потому что больше делать было нечего, как терпеть, каждую
минуту думая, что он дошел до последних пределов терпения и что сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
Левину слышно было за дверью, как кашлял, ходил, мылся и что-то говорил доктор. Прошло
минуты три; Левину казалось, что прошло больше часа. Он не мог более дожидаться.
Только что она испила воды, как ей стало легче, а
минуты через
три она скончалась.
Минуты три никто не мог слова вымолвить; Вулич преспокойно пересыпал в свой кошелек мои червонцы.
Потом в ту же
минуту приступил к делу: перед шкатулкой
потер руки с таким же удовольствием, как потирает их выехавший на следствие неподкупный земский суд, подходящий к закуске, и тот же час вынул из нее бумаги.
А в пансионах, как известно,
три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно, для доставления приятных
минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов.
Он кинул на счеты
три тысячи и с
минуту молчал, посматривая то на счеты, то в глаза папа, с таким выражением: «Вы сами видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли его теперь продавать, вы сами изволите знать…»
— Совершенно. Все
три раза наяву. Придет, поговорит с
минуту и уйдет в дверь; всегда в дверь. Даже как будто слышно.
Впрочем, в эти два-три дня после смерти Катерины Ивановны он уже раза два встречался с Свидригайловым, всегда почти в квартире у Сони, куда он заходил как-то без цели, но всегда почти на
минуту.
В эту
минуту прибыли вы (по моему зову) — и все время у меня пребывали потом в чрезвычайном смущении, так что даже
три раза, среди разговора, вставали и спешили почему-то уйти, хотя разговор наш еще не был окончен.
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять
минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и
три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл железо, и долго,
минуты с
три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом.
И, наконец, студента Пестрякова видели у самых ворот оба дворника и мещанка, в самую ту
минуту, как он входил: он шел с
тремя приятелями и расстался с ними у самых ворот и о жительстве у дворников расспрашивал, еще при приятелях.
Свидригайлов простоял еще у окна
минуты три; наконец медленно обернулся, осмотрелся кругом и тихо провел ладонью по лбу.
— Сию
минуту, Василий Иваныч, стол накрыт будет, сама в кухню сбегаю и самовар поставить велю, все будет, все. Ведь
три года его не видала, не кормила, не поила, легко ли?
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три
минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Клим Самгин, бросив на стол деньги, поспешно вышел из зала и через
минуту, застегивая пальто, стоял у подъезда ресторана.
Три офицера, все с праздничными лицами, шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три
минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
Подождав еще
минуты две,
три, Самгин спросил вполголоса...
Года
три тому назад, когда Валентину
минуло двадцать два, он, тайно от меня, подал прошение на высочайшее имя об отмене опеки, ему — отказали в этом.
— Лечат? Кого? — заговорил он громко, как в столовой дяди Хрисанфа, и уже в две-три
минуты его окружило человек шесть темных людей. Они стояли молча и механически однообразно повертывали головы то туда, где огненные вихри заставляли трактиры подпрыгивать и падать, появляться и исчезать, то глядя в рот Маракуева.
На улице
минуты две-три шли молча; Самгин ожидал еще какой-нибудь выходки Тагильского и не ошибся...
Из какого-то переулка выехали шестеро конных городовых, они очутились в центре толпы и поплыли вместе с нею, покачиваясь в седлах, нерешительно взмахивая нагайками. Две-три
минуты они ехали мирно, а затем вдруг вспыхнул оглушительный свист, вой; маленький человек впереди Самгина, хватая за плечи соседей, подпрыгивал и орал...
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех
минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух на лицо свое; на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Иногда он широко открывал беззубый рот, зашитый волосами реденьких усов, и
минуты две-три тянул тонким режущим уши горловым голосом...
Самгин постоял пред картиной
минуты три и вдруг почувствовал, что она внушает желание повторить работу художника, — снова разбить его фигуры на части и снова соединить их, но уже так, как захотел бы он, Самгин.
Говорила она вполголоса, захлебываясь словами, ее овечьи глаза сияли радостью, и Клим видел, что она готова рассказывать о Томилине долго. Из вежливости он послушал ее
минуты три и раскланялся с нею, когда она сказала, вздохнув...
Клим первым вышел в столовую к чаю, в доме было тихо, все, очевидно, спали, только наверху, у Варавки, где жил доктор Любомудров, кто-то возился. Через две-три
минуты в столовую заглянула Варвара, уже одетая, причесанная.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей
три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько
минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
В не свойственном ей лирическом тоне она
минуты две-три вспоминала о Петербурге, заставив сына непочтительно подумать, что Петербург за двадцать четыре года до этого вечера был городом маленьким и скучным.
Среди русских нередко встречались сухощавые бородачи, неприятно напоминавшие Дьякона, и тогда Самгин ненадолго, на
минуты, но тревожно вспоминал, что такую могучую страну хотят перестроить на свой лад люди о
трех пальцах, расстриженные дьякона, истерические пьяницы, веселые студенты, каков Маракуев и прочие; Поярков, которого Клим считал бесцветным, изящный, солидненький Прейс, который, наверно, будет профессором, — эти двое не беспокоили Клима.
Самгин провел с ним часа
три, и все время Инокова как-то взрывало, помолчит
минут пять и снова начинает захлебываться словами, храпеть, кашлять. В десять часов пришла Спивак.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели
три полицейских солдата, а на земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько
минут втолкнули еще одного, молодого, в светлом костюме, с рябым лицом; втолкнувший сказал солдатам...
Поговорив еще
минуты три на эту тему, он предложил Самгину пойти на совещание по организации министерской газеты.
Так она говорила
минуты две,
три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески. В медленном потоке ее речи он искал каких-нибудь лишних слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так просто и веско.
Через несколько
минут Самгин оказался в комнате, где собралось несколько десятков людей, человек тридцать сидели на стульях и скамьях, на подоконниках
трех окон, остальные стояли плечо в плечо друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
— Как я счастлива! — твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в
минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость… особенно с некоторого времени, после трех-четырех лет замужества.
— Да, если б бездна была вон тут, под ногами, сию
минуту, — перебила она, — а если б отложили на
три дня, ты бы передумал, испугался, особенно если б Захар или Анисья стали болтать об этом… Это не любовь.
Другие гости заходили нечасто, на
минуту, как первые
три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по душе.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну
минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
— А я в самом деле пела тогда, как давно не пела, даже, кажется, никогда… Не просите меня петь, я не спою уж больше так… Постойте, еще одно спою… — сказала она, и в ту же
минуту лицо ее будто вспыхнуло, глаза загорелись, она опустилась на стул, сильно взяла два-три аккорда и запела.
Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и замечала перемены, какие произошли в нем в эти две-три недели: как осанка у него стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные
минуты, как стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.
Райский по утрам опять начал вносить заметки в программу своего романа, потом шел навещать Козлова, заходил на
минуту к губернатору и еще к двум,
трем лицам в городе, с которыми успел покороче познакомиться. А вечер проводил в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку в роще.
— Она, верно, лучше меня поймет: я бестолкова очень, у меня вкуса нет, — продолжала Вера и, взяв два-три рисунка, небрежно поглядела с
минуту на каждый, потом, положив их, подошла к зеркалу и внимательно смотрелась в него.
Она передала ему в коротких словах историю. Он встал,
минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.
Часа через
три шум на дворе, людские голоса, стук колес и благовест вывели ее из летаргии. Она открыла глаза, посмотрела кругом, послушала шум, пришла на
минуту в сознание, потом вдруг опять закрыла глаза и предалась снова или сну, или муке.
Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову,
минуты в
три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.
Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее, среди разговора, два,
три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не пришла вчера к обеду, а появилась на
минуту и потом ушла, а за ней пошел Тушин, и они ходили целый час в сумерки!.. И так далее.